Птица с перебитыми крыльями - Левон Восканович Адян
— У меня, Мирали-муаллим, есть знакомый карабахский армянин на Баилове, Сергей Петросов, работал на заводе кондиционеров инженером, известный рационализатор. В прошлом году я о нём готовил передачу на телевидении, пару раз был у него дома. Короче, у этого моего знакомого была единственная дочь Лола, ей было двадцать лет. Я видел её — писаная красавица. Мама у неё была латышка. Перед кинотеатром «Низами» в присутствии многочисленной публики её в групповую изнасиловали и повесили вниз головой на дереве. Причём на глазах у двух двоюродных её братьев, которых, также жестоко избив, убили и повесили на дереве, растущем на улице.
Неожиданно вернулся чем-то возмущённый Натиг, но, должно быть, опасаясь Мирали-муаллима, ничего не сказал. Сиявуш прервал рассказ.
— Что случилось? — поинтересовался Сиявуш и, поняв, чего он остерегается, представил Мирали-муаллима, пояснив, что это он позвонил ему домой.
— Есть здесь мерзкая медсестра, — уже напрямую сказал Натиг. — Ходит по коридорам и объясняет всем и каждому, что в отделении лежит раненый армянин. Представители народного фронта уже знают это. Кто-то из них даже заявил, что если сестра сказала правду, надо будет его прикончить.
— Я позвоню кому надо, — вмешался Сиявуш.
— Нет, — отрезал Натиг. — Я говорил с доктором Мамедьяровым, Юнус отличный парень, отвезём Лео к нему. Я бы, конечно, взял его к себе, но у меня и без того две семьи армян.
— А почему не ко мне? — похоже, Сиявуш обиделся. — В конце концов, это мой товарищ, я обязан…
— К тебе нельзя, — снова прервал его Натиг. — У тебя дома с утра до вечера тронутые поэты, возьмут и выдадут. У Юнуса удобно, знаю, что говорю.
— Но мне нечего надеть, — хоть и тихо, зато внятно сказал я. — Моя одежда у них.
Натиг отправился выручать моё рваньё, однако вернулся в подавленном настроении.
— У них приказ — измазанную кровью одежду не выдавать, — растолковал он. — Боятся, что ты повезёшь её в Москву и предъявишь в доказательство погромов. Чуть не силком урвал пару ботинок сорок четвёртого размера.
— Не беда, наденет мой плащ, — сказал Сиявуш, снимая плащ. — Завтра я что-нибудь принесу.
— Выйдем с чёрного хода, — предупредил Натиг. — По коридору я пойду впереди, а вы держитесь от меня на расстоянии.
Напялив на голое тело плащ, а на босые ноги — холодные, на два размера больше ботинки, обессиленный болями и потерей крови, я вышел с Сиявушем из палаты. В последнюю минуту обернулся и кивком поблагодарил Мирали Сеидова, который с пергаментным нездоровым лицом, с чёрными от бессонницы кругами под глазами молча, грустно и одиноко стоял у кровати. Тех двоих не было. Сиявуша я взял под руку, почти повис на нём. Мы вышли в коридор и, сопровождаемые вздохами, болезненными стонами и плачем бессчётного множества людей, медленно двинулись вслед за доктором Натигом.
Он подогнал машину тютелька в тютельку к двери. На долю секунды мой взгляд упёрся в расположенный за мединститутом, дальше многоэтажек Хутор с его самостройными, населёнными почти сплошь армянами домами; над ним подымался дым, и густой этот дым застил солнце.
— Садись, садись, времени нет, — поторапливал Натиг.
Сиявуш помог мне устроиться на заднем сиденье.
— Ляг, чтобы никто не увидел, — обернувшись, велел Натиг. — Сиявуш, садись вперёд, рядом со мной.
Больницу мы покинули удачно. На улицах, как и тогда в Сумгаите, ещё дымились выгоревшие машины. На трамвайных путях у рынка в Арменикенде горела машина скорой помощи, из открытой дверцы свисала безжизненная мужская рука. Там и тут горели костры, кое-где лежали на боку опрокинутые ларьки. Весь Арменикенд пропадал в дыму. За рынком, на улице Фабрициуса вооружённая железными прутьями ватага молодёжи гнала вниз большую группу девушек в нижнем белье, а то и вовсе почти голых.
Натиг на большой скорости повёл машину вверх, потом свернул вправо, на улицу Инглаб, и помчался в сторону стадиона. Возле трамвайного парка широкую улицу быстро пересекали две девушки, одна совсем ещё девчушка, в колышущемся на ветру красном платье. Старшая споткнулась о трамвайный рельс и опустилась на колено, но стремительно поднялась и глянула назад; в чёрных её глазах мелькнул ужас. Вслед за ними с ором шла ватага парней. Шакалий их вой «а-а-а-а» пропадал где-то за домами.
— Натиг, — мрачно процедил сквозь зубы Сиявуш, — скажи-ка, имеем мы право жить на свете?
— Мы — да, — ответил Натиг. — А вон те — нет. Они и им подобные жить не вправе. И те, кто наплодил их, тоже.
По улицам и дворам, словно по кошмару, метались туда и сюда людские ватаги. Откуда-то донёсся истошный женский вопль.
Врач Юнус Мамедьяров уже был дома. Нас он встретил всерьёз обеспокоенным. По его словам, погромщики из народного фронта уже не раз приходили к нему, спрашивали, не прячет ли он армян.
— Мать их, — грубо выругался Юнус, провожая меня в одну из комнат.
— Я уже перевязал его, — деловито сообщил Натиг. — Утром приду сменить повязку. И посмотрю раны на голове.
— Да я сам поменяю, — предложил Юнус, — я что, не врач?
— Врач-то ты врач, но не надо, — добродушно засмеялся Натиг. — Неужто тебе с твоими-то железными пальцами можно что-то доверить? Я сам приду.
Натиг имел дело с малышами и повязку накладывал и вправду крайне обходительно, мягко. Разумеется, они перешучивались и, возможно, пытались шутками рассеять обуревавшую их тревогу.
Номер Карининого телефона так и остался в кармане куртки. Я попросил Сиявуша сходить в дом с аэрокассами, в квартиру сорок три — навести справки.
— Будет сделано, — пообещал он. — Всё разузнаю. Рано утром приду с Натигом.
Юнус принёс мне поесть, дверь чуть не во всю стену завесил ковром. Посторонний вряд ли бы догадался, что за этой стеной есть ещё комната. Я оценил предусмотрительность Юнуса позже, когда спустя время к нему заявились несколько человек и начали выспрашивать, нет ли в доме армян.
— Нет, — спокойно сказал Юнус. — Можете проверить.
— А если проверим и найдём? — угрожающе процедил один.
— Где ж ты их найдёшь, если нету? — твёрдо и грубовато, как мне показалось, ответил Юнус. Я сидел за стеной и с замиранием сердца ждал, чем это кончится.
Мало-помалу затихая, голоса смолкли. Слава Богу, подумал я, убрались.
Глава тридцать седьмая
